АРТ-РЕЗИДЕНЦИИ И УСТОЙЧИВОЕ РАЗВИТИЕ: СЛУЧАЙ РОССИИ

Текст: Анна Козонина

Reside/Sustain: Арт-резиденции и устойчивое развитие в Финляндии и России — новый исследовательский проект финско-российской программы Connecting Points, посвященный изучению арт-резиденций и их экологическому потенциалу. При поддержке Kone Foundation проект исследует роль резиденций в деле поддержания устойчивого экологического развития и задается вопросами: как арт-резиденции могут стать платформами для обсуждения насущных экологических проблем и тестирования вариантов их решения? Как создавать и поддерживать связи между различными участниками поля и актуализировать экологическую и природозащитную повестку? 

В основе проекта — сотрудничество Миины Хуялы, Адель Ким и Ангелины Давыдовой, трех практиков из разных дисциплин, каждая из которых привносит в работу свое видение и область экспертизы, а также связывает проект с более широкими институциональными контекстами. 

Анна Козонина поговорила с участницами о том, как каждая из них видит экологический потенциал резиденций через призму своей профессиональной сферы. Первое интервью — разговор с Аделью Ким — куратором, исследующей российские арт-резиденции, а также активно участвующей в работе Ассоциации арт-резиденций России.

Анна Козонина: Наш разговор будет посвящен российским арт-резиденциям и теме устойчивости — как с точки зрения поддержания жизни резиденций, так и с точки зрения устойчивого развития окружающей среды. У нас две основные цели: познакомить читателей с тем, как сфера арт-резиденций выглядит в России, и обсудить потенциал резиденций как акторов экологического развития. 

Но прежде чем мы перейдем к обсуждению поля российских резиденций и их проблем, мне бы хотелось узнать, как вы пришли к исследованию этой темы. Расскажите, пожалуйста, о себе и своем бэкграунде. Как получилось, что вы стали заниматься темой резиденций?

Адель Ким: Мое погружение в тему резиденций проходило одновременно с двух сторон: практической и теоретической. На практике я познакомилась с работой резиденций, когда заканчивала магистратуру по искусству в Южной Корее, в Сеуле, и проходила стажировку в резиденции при сеульском Музее современного искусства (MMCA). Это довольно большая государственная резиденция, рассчитанная одновременно на пребывание и работу около 20 художников. Для меня стажировка стала основной точкой входа в эту тему: я не только участвовала в ежедневной работе резиденции, но и училась этично общаться с художниками, разбиралась в том, какие правила и принципы существуют в этой сфере. Когда вернулась в Россию, я три года проработала менеджером резиденции при Центре современного искусства «Заря» во Владивостоке: за это время удалось в плотном контакте поработать где-то с 60-ю художниками. Потом переехала в Москву работать с Третьяковской галереей над запуском филиала во Владивостоке, который планируют открыть в 2024-м году. 

Но тему резиденций оставлять не хотелось, поэтому я выступила соорганизатором Ассоциации арт-резиденций России, которую инициировали Кристина Горланова и Женя Чайка из Екатеринбурга. Кристина на тот момент была заведующей «Домом Метенкова», а Женя имела многолетний опыт куратора резиденции при Уральской Индустриальной биеннале. Это очень авторитетные в своей сфере деятели, и на них, как мне кажется, во многом равняется сообщество российских арт-резиденций.

В 2019 году в Екатеринбурге прошел первый Форум арт-резиденций России. Он стал логичным продолжением спорадических встреч, которые и до этого проходили тут и там, но не были оформлены под эгидой одной организации. В этом году мы наконец запустили сайт AiR of Russia, где собрали информацию о российских резиденциях. Подобных веб-ресурсов очень много по всему миру, от Нидерландов до Китая, но платформы, собирающей российскую картину, до сих пор не было. Информация о резиденциях всегда была очень разрозненной и труднодоступной. Нам было важно собрать ее в наглядном и удобном виде, чтобы ей могли пользоваться и российские профессионалы, и зарубежные коллеги.

Параллельно я училась в магистратуре Шанинки, изучала менеджмент в сфере культуры. Там я решила сконцентрироваться на исследовании российских резиденций и попробовала сформулировать, чем отличается поле и практики российских, часто небольших и самоорганизованных, резиденций от других известных мне практик — скажем, от работы госрезиденций в Сеуле. Интуитивно было ясно, что у нас своя специфика, и она связана с особенностями российской инфраструктуры и культурной политики.

Анна: Тогда давайте об этом и поговорим. В своей научной работе вы, во-первых, пытаетесь определить, что такое «арт-резиденция» а, во-вторых, разобраться, чем российские резиденции отличаются от другого, «международного» опыта. Но я бы хотела начать с разговора о том, откуда в России вообще взялись резиденции. Вы упоминаете, что они возникли в 2000-х, то есть в тот момент, когда российское современное искусство выходило на институциональные рельсы, однако заметный рост резиденций наблюдается в последние годы. С чем вы связываете этот бурный рост, учитывая, что в целом поле российского современного искусства, кажется, сегодня находится в некоторой стагнации? 

Адель: Я думаю, что было несколько параллельных линий возникновения резиденций. Первые организации появились в 2006—2008-м годах, и говорить о них начали, в первую очередь, не художники или кураторы, а менеджеры культуры. В начале 2010-х в России прошел российско-голландский симпозиум в рамках проекта “Встречный импульс”, в котором среди прочих участвовали представители организации TransArtists, международного ресурса, посвященного резиденциям. Следом за этим вышло одноименное издание, первая попытка систематизировать знания о резиденциях на русском языке. 

Изначально в России о резиденциях заговорили именно как об инструментах развития локальных территорий — отдаленных, заброшенных, труднодоступных, нуждающихся в творческом импульсе. Это отличает Россию от многих других стран, потому что, например, резиденции в США и Европе, как правило, вырастали из колоний художников, которые нуждались в уединении, отвлечении от мирских и бытовых проблем, во времени на творческую работу, и при этом хотели общения с коллегами, обмена опытом и практиками. То есть импульс исходил со стороны художников и меценатов, поэтому резиденции в международном понимании ориентированы на поддержку и развитие арт-практик. 

В России разговор о резиденциях почти сразу сосредоточился вокруг развития территорий, а не столько художественных практик, то есть имел более утилитарное направление. Я подозреваю, что в какой-то мере это объясняется тем, что риторика территориального развития эффективнее, когда нужно найти деньги на резиденцию и оправдать ее существование. Почему-то большинство резиденций в России пошли по похожему пути и стали копировать практики своих местных предшественников без особой оглядки на международный опыт. Многие российские арт-резиденции — небольшие организации, рассчитанные на краткосрочное пребывание от одного до четырех художников. Многие направлены на изучение локального контекста, поэтому резиденция в России — очень важный инструмент повышения профессиональной мобильности художников и работников культуры. Они помогают добраться туда, куда по-другому просто не попадешь. И поскольку резиденция — формат гибкий и легко трансформируемый, многие стали открывать их на своих территориях, воспроизводить в своих условиях. Как мне кажется, процесс распространения резиденций в России был примерно таким.

Второе направление их распространения — открытие резиденций при крупных музеях и культурных институциях. Давно работают «Мастерские» в музее «Гараж», которые, по сути, являются резиденцией. Скоро при здании ГЭС-2 фонда V-A-C откроются мастерские «Своды». Открыть резиденцию планирует Самарский, а затем и Владивостокский филиал Третьяковки. У ГЦСИ тоже много подобных планов. 

Еще одна интересная вещь: в последнее время я все чаще наблюдаю, что представители государственной культурной политики используют термин «резиденция», инициируя события, очень далекие от того, чем занимаются художественные резиденции. Например, в рамках арт-кластера «Таврида» планируется создание резиденции, которая по факту является круглогодичным образовательным центром для творческой молодежи, а сам проект связан скорее с креативными индустриями, развитием бренда, SMM-практиками, нежели с искусством. То есть термин апроприируется и “натягивается” на совсем другие контексты. Возможно, это результат того, что позитивный опыт проведения арт-резиденций в последние годы дал термину совсем другую жизнь и существование в другой области — по крайней мере, в понимании тех, кто занимается культурной политикой со стороны государства. Интересно, случится ли в ближайшем будущем конфликт из-за размывания понятия, будет ли желание отстоять изначальное значение термина, или, наоборот, мы будем наблюдать исчезновение границ между этими двумя областями. 

Что касается современного искусства, по поводу стагнации я с вами соглашусь. Но формат резиденций вполне живуч в ситуации стагнации, потому что он очень гибкий. Как правило, резиденции по окончанию не организуют крупных выставок, они часто выставляют работы в формате work-in-progress. Кроме того, в них меньше самоцензуры и немножко больше свободы, чем в случае участия в крупных выставках.

Анна: Давайте резюмируем. Вы пока назвали три типа резиденций, три источника их возникновения. Первый вариант — это когда какая-то территориальная единица или институция, работающая с конкретной территорией, создает резиденции для развития локальной культурной ситуации. Второй — резиденции при крупных музеях — частных и государственных. Третий пример — вот этот странный франкенштейн, слияние государственной культурной политики с креативной капиталистической индустрией, которое, по сути, не имеет отношения к волне художественных резиденций и развитию современного искусства и является просто апроприацией термина. Правильно ли я понимаю, что есть еще резиденции, которые являются самоорганизациями арт-работников? Они, возможно, ближе к явлению «колонии художников», которые создают себе пространство для уединенной или коллективной работы. Из примеров — резиденция Camp As One в Краснодарском крае, которая позиционирует совместный отдых художников как акт тотального искусства и при этом не привязана к развитию территории. Или петербургская студия «4413», которая одновременно и принимает художников, и устраивает события, и является пространством для жизни ее организаторов. 

Адель: Резиденции, которые вы назвали в конце, как мне кажется, возникают как ответ на отсутствие либо институциональной организации, либо свобод внутри существующих институций. Людям не хватает живого совместного исследовательского процесса, и они это компенсируют, создавая собственные резиденции. 

Так что, да, очень грубо можно разделить российские резиденции на четыре типа. Первый тип — резиденции частные или при музеях/арт-центрах, которые делают упор на локальную идентичность местности и ориентируются на развитие территории. Второй тип — резиденции при крупных частных и государственных музеях. Третий — низовые инициативы, резиденции, управляемые самими художниками или независимыми кураторами, в которых основная ценность участия заключается в возможности взаимодействовать с коллегами, вместе проводить время, обмениваться идеями и пребывать в творческом процессе. Четвертый тип — эти самые новые «франкенштейны». Хотя можно назвать еще один тип: резиденции, работающие по типу дач или гостиниц. Часто размещение в них бывает платным. Например, по такому принципу работала резиденция Quartariata в Петербурге. В подмосковье существует гостиница «Чехов #API», которая тоже себя позиционирует как резиденция. Знаю, что на Академической Даче Репина, бывшей ранее одной из самых известных творческих дач в Советском Союзе, существует возможность разместиться и работать за определенную плату. Здесь сложно установить какие-то критерии, но, по подсказке TransArtists, можно считать резиденциями некоммерческие и профессиональные художественные организации, в которых выдержан баланс между требованиями к участникам и предоставляемыми им возможностями. Но в целом важно понимать, что, поскольку понятие резиденции позволяет трактовать себя очень широко, мы можем лишь перечислять характерные черты российских резиденций, но говорить о четких типажах сложно. 

Анна: Давайте тогда поговорим более конкретно про территориально ориентированные резиденции. Какие они вообще бывают? 

Адель: Локально ориентированные резиденции действительно могут быть совершенно разными. Многие из них объединяет то, что они находятся в более или менее экзотических или труднодоступных местах — там, где вы вряд ли оказались бы случайно. Но они могут иметь разную институциональную принадлежность. Есть резиденции при местных музеях, при Союзах художников, а есть относительно самостоятельные институции, скажем, финансирующиеся частными или госкомпаниями. Например, резиденции в Выксе и Никеле, которые спонсируют металлургические компании, направлены и на развитие самой территории, и на поддержание существующей культурной активности и локальных комьюнити, если они есть. Это небольшие моногорода, культурная повестка в них довольно скудная. Резиденции их оживляют, привлекают людей к более активному взаимодействию. 

Локальные резиденции могут быть галерейными: например, в Карачаево-Черкесии есть резиденция, инициированная галереей Artwin. Другой вариант — некоммерческие организации, работающие при поддержке региональных администраций. Например, давно уже существует резиденция «Ерофеев и другие» в Коломне, в Московской области. Она ориентирована на гений места, поскольку в доме, где она расположена, какое-то время работал Венедикт Ерофеев. Насколько я знаю, это первая и до недавнего времени единственная в России резиденция, рассчитанная на литераторов (сейчас к ней присоединилась резиденция в Переделкино). То есть локально ориентированные резиденции могут иметь разные организационные структуры и источники финансирования. Помимо нахождения в неочевидных местах, вдали от столиц, их объединяет довольно похожий набор условий и предложений для художников. Такие резиденции — основа той волны, которая случилась в середине 2010-х. Только сейчас резиденции начинают активнее концентрироваться в больших городах.

Анна: Насколько я понимаю, в создании резиденций, ориентированных на развитие территорий, есть определенный утилитаризм. Раз нам сложно оправдать поддержку искусства ради него самого, можно давать возможность художникам изучать локальный контекст и создавать на базе резиденции работы. Однако, если всерьез смотреть на резиденции как драйвер развития территорий, возникает много вопросов. Развитие территории — вещь стратегическая и долгосрочная, а резиденции — краткосрочные программы, которые приглашают на территорию, по сути, «чужаков». Могут ли они в действительности там что-то «развить»? Есть ли какие-то критерии «развития» или это скорее риторика легитимизации существования резиденции как таковой?

Адель: Это хороший вопрос, на который у меня нет исчерпывающего ответа. Я думаю, о полной инструментализации резиденций речи, конечно, не идет. Никто не делает «замеров»: вот, что было на территории до открытия резиденции, вот, каких результатов мы добились после ее проведения. А даже если бы кто-то попытался установить критерии и измерить эффективность, было бы трудно сказать, какую роль тут сыграла конкретно резиденция. Исследований таких, насколько я знаю, не проводится, и мы можем полагаться только на формальные отчеты самих организаторов резиденций: приняли столько-то художников, провели столько-то мероприятий. Максимум в отчете появится посещаемость публичных событий. Как сказал мне в интервью один из первых отечественных организаторов резиденций Георгий Никич, история про развитие территорий и помощь локальным комьюнити — своего рода «проектно-бюрократическая мантра», которая помогает легитимизировать создание резиденции.

Кроме того, мне кажется, что разговор о развитии локальных сообществ — это не сугубо российская вещь, а скорее калька с западных дискуссий. Я не уверена, что у нас возник бы этот дискурс, если бы мы не читали, скажем, британских авторов. Если говорить о сообществе, то это собрание людей, которые, в идеале, друг друга знают и имеют общую цель. Называть локальным сообществом любых людей, проживающих на одной территории, — это большое упрощение. Мы предполагаем, что есть такой субъект и мы будем с ним работать, хотя в действительности его может просто не существовать. Я не исключаю, что вокруг самих резиденций может складываться среда активных жителей, любителей искусства или тех, кто каким-то образом вовлекся в сопутствующие события. Сама резиденция может породить комьюнити, но говорить о том, что художники приезжают работать с уже сложившимися сообществами, довольно сложно. Плюс работа с комьюнити предполагает определенную длительность и последовательность: к людям надо возвращаться, поддерживать социальные связи. Я думаю, большинство резиденций этим не занимается, потому что у них много других забот.

Кроме того, поскольку участие в удаленных резиденциях — это, в первую очередь, возможность повышения профессиональной мобильности для художников, я не исключаю, что именно художники получают больше пользы от таких поездок. Для местных же постоянная ротация приезжих, которых надо «вовлекать» и «интегрировать», может быть рутиной и головной болью. 

Ну, и, конечно, надо понимать, что если цель резиденции — помощь местным или развитие территории, неплохо бы сначала у местных поинтересоваться, что конкретно им нужно.

Анна: Давайте тогда поговорим немного про то, что художники должны оставить тем местам, в которые они приезжают. Вы писали о том, что в России есть практика формирования коллекций за счет работ, созданных художниками в рамках резиденций. Что это вообще за практика такая?

Адель: Резиденции, приглашая художников, предоставляют им какую-то материальную поддержку. Почти всегда это бесплатное проживание, иногда — грант, покрытие расходов на проезд или суточные. Поскольку в России нет устойчивого понимания, что резиденция, в первую очередь, существует для поддержки художественного труда, возникает ситуация, в которой художник должен организаторам чем-то отплатить. И не только чтением лекций, проведением мастер-классов или участием в артист-токах, но и своими работами. Эта практика существует не только в России, но у нас она особенно распространена. Во многих других странах она считается неэтичной, а факт того, что отечественная резиденция собирает работы с художников, даже может плохо отразиться на ее репутации, отвадить от нее зарубежных партнеров. 

В этой практике есть много спорных моментов. Во-первых, у работы есть рыночная стоимость, и довольно сомнительно приравнивать стоимость работы любого художника к цене перелета, размеру гранта или суточных. Во-вторых, в этом случае не происходит процесса закупки, с художником не заключается договор, не всегда ясно, как работа будет в дальнейшем содержаться или выставляться. Кроме того, когда художники только начинают работать в резиденции, они часто не знают, сколько работ и в каком виде останутся в коллекцию, потому что никто не знает, чем закончится проект. Обычно решение остается за куратором резиденции. К сожалению, значительная часть резиденций, возникших в 2010-е, приняла такую практику за адекватное решение своих внутренних проблем. 

И забавно, что работы в коллекцию собирают не только частные организации и не только резиденции при галереях, но и арт-центры, которые профинансированы крупным или не очень бизнесом. Так делают даже муниципальные и региональные музеи, в которых вообще-то есть четкие процедуры приема работ в коллекцию, хотя, мне кажется, им это приносит больше проблем, чем пользы. Многие резиденции становятся инструментом формирования коллекции либо уже существующего музея, либо будущего музея, либо персональной коллекции спонсора. Сама идея поддержки художника здесь делает интересный поворот. Мы вроде вас поддержали, а вы, будьте добры, оставьте что-то взамен. Хотя довольно дико за меценатскую деятельность взимать десятину. Но самое странное, что эта практика пока не находит ощутимого сопротивления со стороны самих художников, как это ни грустно. 

Анна: Мне кажется, это признак общей инертности в отношении отстаивания своих трудовых прав. В России художники живут как будто не совсем в «профессиональном поле», часто есть ощущение, что работа ничего не стоит, рынка нет, а труд художника можно как угодно эксплуатировать. Хотя в последнее время я наблюдаю в разных сферах искусства все больше попыток со стороны художников отстаивать трудовые права. 

Адель: Надеюсь, в ближайшем будущем что-то изменится. Тут важно понимать, что формировать коллекцию на основе резиденций можно. Но для этого работу нужно покупать. Это должно быть совместным соглашением художника и институции, должен заключаться договор. Для Европы это прописные истины, для России — неожиданные умозаключения. Правда, после того, как эта проблема была озвучена на первом Форуме арт-резиденций, мне кажется, ситуация стала сдвигаться с мертвой точки. Например, преемник арт-резиденции «Заря» во Владивостоке, ныне — арт-резиденция  «Голубицкое» в Краснодарском крае, больше работы не собирает. Тут можно только надеяться, что этот процесс не остановится, и в рыночных и трудовых отношениях появится больше ясности и справедливости. Но пока это очень характерная особенность нашей отечественной реальности.

Анна: Вы упомянули, что эта проблема была озвучена на первом Форуме арт-резиденций, который прошел в 2019 году. В ноябре 2021-го планируется второй Форум. Можете ли вы обобщить повестки прошлого форума: какие основные вопросы он затрагивал и в какие стороны ушла дискуссия вокруг резиденций за эти два года? Какие вопросы вам кажутся наиболее актуальными сейчас? 

Адель: Основные дискуссии первого Форума разворачивались вокруг того, что вообще такое арт-резиденция. В нем были задействованы около 40 участников из разных городов и организаций: некоторые уже делали резиденции, другие только собирались. Вопросы для обсуждения были базовые: что вообще такое арт-резиденция, каковы стандарты ее организации, как взаимодействовать с партнерами, в том числе зарубежными. В отношении международных партнерств возникало много вопросов: например, если мы участвуем в программе обмена с европейской резиденцией, важно понимать, какой ресурс со своей стороны может предоставить российский партнер. И, кстати, тут вопрос сбора работ в коллекцию является принципиальным, так как, конечно, международные партнеры не заинтересованы в том, чтобы на налоги их граждан пополнялись частные коллекции российских держателей резиденций или музеев. Третий день был посвящен фантазиям на тему резиденций и изобретению новых форматов. Тогда же мы задумали создать сайт и выпустить методическое пособие по тому, как делать резиденции. Надеюсь, оно будет опубликовано ко второму Форуму. 

Второй Форум пройдет в 2021 году в Выксе. Там планируется открыть под резиденцию обновленное здание эпохи советского модернизма. Будет масштабная конференция «Искусство и практики гостеприимства», поддержанная Фондом Президентских грантов, и в ее рамках отдельный блок будет про резиденции — это и будет второй Форум.

Потенциальных участников форума сегодня интересуют очень практичные и насущные вещи. Сейчас, во-первых, важно осмыслить, как мы пережили пандемию и какие новые практики, уроки, лайфхаки и форматы существования из нее вынесли. Второй насущный вопрос — устойчивость резиденции. Как успешно поддерживать свою деятельность и быть готовыми к любым кризисам, как вообще выживать и работать долго. Многих интересует вопрос инфраструктуры резиденции.

Анна: А вам самой сейчас что хотелось бы обсудить с коллегами?

Адель: Есть много интересных вопросов, связанных с операционной работой резиденций. Например, самый базовый вопрос — статус помещений, в которых они находятся. Часто резиденции располагаются в зданиях, которые не зарегистрированы как жилые помещения. Это становится проблемой, когда приглашают зарубежных художников, и им требуется регистрация по месту пребывания, а в самой резиденции такую регистрацию сделать невозможно. Если это частная территория, то все не так страшно, а если это часть музея или бывшей фабрики или какое-то еще промышленное помещение, по факту, проживать там нельзя. Поэтому часто резиденции вынуждены себя позиционировать как организации одного типа, а на деле являются чем-то другим. Перед законом они никак не защищены, и я не знаю, насколько здесь может сработать лоббирование — скажем, в плане упрощения регистрации в качестве жилых помещений. Эта проблема касается очень многих организаций. 

Еще с точки зрения практики интересно, какие новые форматы работы изобрели резиденции в период пандемии, какие полезные открытия они совершили в плане экономии ресурсов, финансовых и человеческих. Что мы можем из этого опыта вынести в пост-пандемийную жизнь? Как поддерживать художников, если нет возможности их привезти? Какие альтернативы существуют гостеприимству в офлайне? Насколько они применимы в «нормальной жизни»? 

Ну, и всегда на фоне маячат «неудобные» вопросы, которые всем очевидны, но редко артикулируются. Например, может ли политическое искусство существовать на деньги тех, кого оно критикует? Или каков статус резиденций, которые финансируются крупными промышленными компаниями, которые негативно влияют как на окружающую среду, так и на ситуацию с трудоустройством в городах? Являются ли резиденции в этом случае инструментом легитимации их деятельности? Как научиться заботиться не только о резиденте, но и о самих себе, с учетом того, как часто с сотрудниками резиденций случается профессиональное выгорание? Для участников поля эти вопросы на поверхности, для остальной публики они остаются непрозрачными.

Анна: Мы с вами уже немного коснулись темы устойчивости резиденций. Конечно, в эпоху пандемии она зазвучала по-новому, но если говорить в целом, как вы оцениваете живучесть резиденций? Насколько они способны поддерживать свое существование в долгосрочной перспективе? И какие есть пути увеличения их жизненного цикла? 

Адель: Это очень актуальная для российских реалий тема, поскольку мы постоянно видим, как новые резиденции возникают и быстро исчезают. Дело в том, что в российской трактовке многие резиденции являются не самостоятельными институциями, а программами при других институциях или инициативах. То есть резиденцию может запустить у себя любая институция в области искусства, не потратив на это слишком много ресурсов и усилий. Резиденция — это что-то про мобильность, совместное творчество, временную активность — в течение двух недель, месяца или двух. Поэтому программы возникают и очень быстро исчезают на базе уже существующих инициатив. В принципе, в этом нет ничего страшного, но проблема в том, что в России такой формат чрезвычайно распространен. Это не дает возможности работать на перспективу и совершенствоваться. Если это разовый проект, то его, скорее всего, отработают и забудут, а потом начнут делать что-то другое без оценки результатов, без сбора обратной связи, без попытки сделать в следующий раз лучше. 

Кроме того, при такой ситуации не возникает и не развивается специализированная для резиденций инфраструктура: ни материальная, ни организационная. Скорее, тут доминирует логика поп-ап инициатив, а это мало что может дать самому институту арт-резиденции. 

Почему такой временный подход доминирует? Возможно, это связано с тем, что современная российская культура является проектно ориентированной. Логика реализации разрозненных проектов появилась в нашей культурной политике в 2000-х и так никуда и не ушла. Основные гранты, которые можно получить на реализацию своей идеи, — это гранты под проекты. То есть заявка должна содержать ясную, локальную проблему, которую проект должен по окончании решить. Сами программы поддержки рассчитаны на год-полтора. То есть можно делать резиденцию на деньги Фонда Владимира Потанина или Фонда Президентских грантов, но по завершении программы никаких ресурсов у резиденции, скорее всего, не останется. В лучшем случае, можно будет найти дополнительный источник дохода, хотя он вряд ли покроет все нужды. Поэтому, просуществовав короткий срок, такие проекты прекращают свою работу — в лучшем случае, до получения нового гранта когда-нибудь в будущем. 

Основа любой резиденции — ее финансовое, материальное благополучие. И поскольку большая часть резиденций полагается только на один источник дохода, они перестают существовать, как только его лишаются. Позже они могут переродиться в новой форме, но высока вероятность, что этого не произойдет. Поэтому, мне кажется, каждому менеджеру резиденции стоит обратить внимание на стратегическое планирование для своей организации.

Большая часть специалистов в области устойчивости делают упор на диверсификацию источников финансовых поступлений. Я думаю, эту тему пора активнее обсуждать в России. Как минимум, резиденции могут начать думать в сторону внедрения коммерческой активности: практика получения дохода от услуг вовсе не криминальная, это много практикуется в той же Великобритании. Вместо того чтобы обирать художников, формируя из их работ коллекции, можно продавать услуги: экскурсии, мастер-классы, лекции. Можно открыть сувенирный магазин или на отдельные события или выставки сделать платный вход. Но тут, конечно, надо обсуждать возможные варианты с практиками: в каждом отдельном случае могут быть свои ограничения.

Анна: А насколько, по вашему ощущению, у самих организаторов резиденций есть понимание и стремление сделать свою программу более устойчивой? 

Адель: Наверняка внутри организаций это обсуждается, но сама эта дискуссия еще не стала публичной, насущной и масштабной. Резиденции постоянно заняты выживанием, и в таких условиях бывает сложно мыслить стратегически: чтобы думать о будущем, сначала нужно закрыть базовые сиюминутные нужды. Еще одна проблема: у нас нет коучей-практиков, которые могли бы уже реализованные где-то стратегии адаптировать для небольших российских резиденций. Многие музеи сейчас открывают эндаументы, что здорово и вселяет надежду. Мы в России редко планируем надолго, а работа эндаумента обычно связана с долгосрочной перспективой. В случае резиденций это совсем другой масштаб. Возможно ли адаптировать эндаумент к резиденции? Стоит ли поднимать такой вопрос? А если не стоит, то какие еще инструменты могут быть? Нам точно нужна хорошая экспертиза и специалисты, которые смогли бы адаптировать существующие стратегии к нашим реалиям.

Анна: А что если мы посмотрим на проблему устойчивости резиденций с экологической точки зрения? Как вы думаете, могут ли российские резиденции функционировать как активаторы устойчивого развития (в экологических, энвайроменталистских терминах)?

Адель: Мне кажется, что экологическая повестка в России — явление довольно новое и пришедшее в мир искусства вместе с интересом к нечеловеческой агентности, спекулятивному реализму, «политике природы» (как в книге Бруно Латура), социальной активности грибов и так далее. Но пока, на мой взгляд, в искусстве внимание больше сосредоточено на содержании работ, а не на экологичном способе их производства. Между содержанием и реализацией часто существует противоречие, так что я бы сказала, что эта повестка в России пока весьма декоративная. Я думаю, должно пройти еще много времени, прежде чем экологическое мышление будет реализовываться на уровне инфраструктуры, и это потребует колоссальных усилий со стороны институций и резиденций. 

Российские резиденции пока заняты выживанием: им некогда думать о том, как они влияют на окружающую среду. Насколько я знаю из материалов, собранных для сайта AiR of Russia, интерес к теме проявляют три-четыре команды, но кажется, что пока повестка не такая насущная. Однако я довольно оптимистично настроена: думаю, что если дискуссия возникает, то и резиденции вполне могут стать ее частью.

Анна: А какой может быть оптимистичный вариант участия резиденций в этой дискуссии? С точки зрения экологических практик? Понятно, что поскольку это публичные площадки, они могут брать на себя образовательную функцию. Но есть ли что-то еще помимо просвещения?

Адель: Я уверена, что есть. Но для начала нам надо понять, что экологическое мышление — это не только про содержание искусства, а, в первую очередь, про организацию самого функционирования резиденций. Имеет ли смысл создавать работу, которая повествует о проблемах окружающей среды, но при этом не экологична в производстве? Имеет ли смысл говорить об экологии и при этом воспроизводить политику перепроизводства в искусстве?

Проблема перепроизводства в поле российских резиденций очевидна: вся среда заточена на максимальную скорость, быструю смену экспозиций, постоянную смену художников. Это огромное количество перелетов, сжатые сроки работы. Мало кто может без стресса перенести такое приключение, хотя по идее резиденция — это про художника, а не про продакшн. Хочется обратить внимание именно на то, какими способами резиденции позволяют искусству возникать, и тут много уровней проработки проблемы.

Можно предлагать художникам вместо закупки специальных материалов создавать работы из того, что они найдут на месте, то есть мыслить в логике ресайклинга. А можно максимально продумать их пребывание до визита, сократить количество поездок, вступать в партнерство только с экологически осознанными компаниями… Это другой уровень дискуссии, но ее тоже пора открывать.

Что касается просветительства, то резиденции сами по себе — это места для сбора разных специалистов, это такое творческие и интеллектуальные хабы, которые, на мой взгляд, могут стать платформами экологического мышления и практики. И здесь необязательно говорить о просветительстве и образовании. Образование — больше дидактическая, назидательная история. Я, скорее, верю в коллективное творческое мышление, в то, что у искусства есть потенциал познавать мир как нечто единое.

Анна: А в чем ваш личный интерес в участии в этой программе? Какие вы видите для себя возможности как для исследователя или практика? 

Адель: Мне важнее всего осмыслить ситуацию, в которой сегодня существуют резиденции. И тема устойчивости, какой бы она ни казалась свежей для России, может тут помочь. Потому что она связана с темой ответственности: не только перед собой и художниками, но и перед обществом, окружающей средой и будущим. Я надеюсь, что в результате этой программы родятся новые практики, завяжутся новые актуальные дискуссии. Мне самой не хочется заниматься дидактикой, научением других. Хочется вместе артикулировать проблемы и искать решения. Думаю, это может дать хороший накопительный эффект в будущем.

[ПРИМЕЧАНИЕ: интервью проводилось в 2021 году. Проект Reside/Sustain все еще продолжается, но его параметры изменились в связи с войной в Украине и сложившейся ситуацией. Подробнее об изменениях и текущей деятельности вы можете прочитать на нашем сайте.]